Мне, кстати, тоже совсем не кажутся стихи Гагуа бесталанными. Очень вкусные фразы у него встречаются, сочные, в незатасканых сочетаниях. И настроение в стихах есть, вопрос, нравится ли само настроение. Но это к качеству стиха отношения не имеет.

Спать ушедши... Тяжело с народом беседовать. Я ведь слова не сказал, что автор - графоман. Я - графоман. Поэтому свою лирику не пишу. Притянуто за уши. Так же и стихи у Гагуа. Есть очень даже неплохие. А есть написанные ради того, чтобы написать. Чтобы поддержать свое реноме. И это чувствуется. Мне, по крайней мере. У меня в Москве осталось множество друзей, которые пишут и даже издаются. Но люди пишут о том, чем живут и это не основное их занятие. Личность художника и его произвдения - неотделимы. Понять творчество легче, зная его историю, жизнь. Недаром изучают биографии поэтов, художников и музыкантов.
Кто читал Корнея Чуковского вслух детям? Корявее стихов я не видел. Рифмы, ритмы размеры - все наперекосяк. Но - вечно. Почему? Почитайте про его жизнь и все понятно. Он детей любил. И выразил это в стихах. А что любит или ненавидит Гагуа? Я не пишу лирику не потому, что завышена самооценка. Просто страсти нет. Бытовуха есть, а она на лирику не тянет. Алкоголизм и пьянство, извините, тоже. Если от водки деградирует инженер, почему бы не деградировать бездомному поэту?

Как лебедь Сен-Санса,
снежинкой в горячую Вашу ладонь,
под выстрел шампанский,
под сбивчивый шёпот у тёмных икон,
то насмерть, то настежь,
то эхом рояля, несущимся впляс,
я молод и счастлив,
я даже влюблён, и конечно же — в Вас.

И падают звуки
отвесно, mon ange — локоток крендельком —
гусарской мазуркой,
прищёлкнув, как шпорой, декабрьским деньком.
И ревность в объятья
берёт — не разжать её сцепленных рук;
и пусть не понять, но
храни меня Бог от разлук и от Ваших подруг…

Лишь мечется ветер,
лишь смерть незаметно хлестнёт васильком,
попутав столетья,
и тут Вы, поверьте, уже ни при чём.
Куда ж мне стреляться —
хоть через платок, хоть в Буа-дю-Булонь!
Но лебедь Сен-Санса
снежинкой в ладонь… И рокочет гармонь.

Прощайте, славянка!
Разгадка, развязка, и вправду — пора;
хоть сладко и манко
рождественской сказки блестит мишура.
Присев у камина,
на пламя любуюсь и думаю вскользь:
как, всё-таки, мило,
что пелось и снилось — авось не сбылось.

Так свищет по кругу,
по кварто-квинтовому, спутав следы
разлука, мазурка,
метель, ожиданье звенящей беды,
и в горле першит,
и стекает, стихая, белесый рассвет.
И тает снежинка.
И лебедь у рампы не в силах взлететь.
Дмитрий Гагуа

Л.Н.Толстой написал, посчитано в 1200 раз меньше книг, чем написано критиками литературоведами и т.п. обсуждателями по его произведениям и заработал гораздо меньше.
Я к тому что стихи Гагуа можно читать или не читать , но что обсуждать-то в них... тем более с сердитостью в голосе

_________________
нет и не надо

А мне кажется, что обсуждать качество стиха вполне можно. Обьективное обсуждение с индивидуальным взглядом обсуждающего, тоже очень интересно само по себе и полезно для всех пишущих, так как обращает их внимание на ньюансы восприятия и разумная критика
совершенно не вредна, а, напротив, полезна как взгляд со стороны, зачастую людей более знающих. Ну, если, конечно, автор не из считающих себя пупом земли. А вот восприятие эмоциональное совершенно различное у разных людей на одни и те же стихи. И так, собственно, и быть должно.

а мне кажется, что необязательно стихи лучше считываются тогда, когда знаешь их предысторию.
да, понятней, может быть, характер их природы, но сами стихи лично для меня не становятся более или менее знАчимей.
мне кажется, что биография автора наоборот может повлиять на восприятие его стихов как в положительную, так и в отрицательную сторону.


ну а на счет Чуковского - я не знаю, любил ли он детей. но имхо, у него стихи есть очень жестокие. и если судить по его стихам о нем, то можно предположить, что он был садистом или извращенцем.
я тут Тараканище недавно перечитала - у меня волосы дыбом встали.
а состоялся он, как детский писатель, потому что написал действительно знаковые вещи, такие как Доктор Айболит. запоминающиеся. выстрелил в вечность своими образми и сюжетами.

Я выссказал только свое мнение, и не требую считать его единственно верным. Действительно, поэт -то, даже если демонстрирует полное пренебрежение к чужому мнению по поводу его стихов все же ждет отзывов, похвалы и,наверное, критики.
А по поводу Чуковского, попробуйте, если получится воспринимать их умом ребенка, переживающего за героев, ненавидящего злодеев, и радующегося победой воробья смелого ( пример для подражания) над гадким тараканом.
Думаю мнение изменится.
А вот качество стиха, как конструкции конечно можно многообразно критиковать, только читателям и почтателям это по барабану.
Мне представляется, что Корней Иваныч, когда писал свои стихотворные истории вообще не задумывался над сюжетом и тем, как это закончится.
Проснулся, позавтракал, надо чонить написать, думает, карандаш погрыз, первая строка-
Ехали медведи...
Что там дальше подойде?
А , вот! - на велосипеде, хорошо
А за ними..... а вот! кот задом наперед, здорово, блин!
и так далее,
все проехали, надо развивать интригу, значит - вдруг из подворотни страшный великан......кто бы это мог быть?
...таракан же! в рифму, ну и значит рыжий и усатый, нармально!
И так во всем.

_________________
нет и не надо

я думаю, основное требование к стихам, после того, как технически они выполнены, это - ложатся они тебе на дУшу или нет.
кому-то и Твардовский с Асадовым нравятся, а я считаю их стихотворцами, а не поэтами.
мне написанное Гагуа ближе и интересней по восприятию.
но ,в конечном итоге, всё таки всё подряд не может и не должно нравится, даже у любимых тобой поэтов.
я , допустим, обожаю Евтушенко, но и у него мне не все стихи до единого нравятся.

Дело вкуса,конечно,но всё-таки вряд ли стоит ставить в один ряд Твардовского и Асадова-величины,по-моему,несопоставимые.





"Собственно говоря, это вполне традиционный жанр русской поэзии - переводить и переосмысливать оду Горация "Exegi monumentum...": Ломоносов, Державин, Пушкин и прочие... Ну, и я, конечно... ("Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я.")
Предлагаемые ниже стихи писались на протяжении 13 лет, независимо друг от друга, то есть возвращение к сюжету происходило, в среднем, каждые три года. Начиналось же всё это, как и полагается, со стандартного перевода, который и открывает цикл."(Д.Гагуа)


Exegi monumentum aere perennius
regalique situ pyramidum altius,
quod non imber edax, non Aquilo inpotens
possit diruere aut innumerabilis
annorum series et fuga temporum.
Non omnis moriar multaque pars mei
uitabit Libitinam; usque ego postera
crescam laude recens, dum Capitolium
scandet cum tacita uirgine pontifex.
Dicar, qua uiolens obstrepit Aufidus
et qua pauper aquae Daunus agrestium
regnauit populorum, ex humili potens
princeps Aeolium carmen ad Italos
deduxisse modos. Sume superbiam
quaesitam meritis et mihi Delphica
lauro cinge uolens, Melpomene, comam.





Памятник.



I. Hor. Carm, III, 30.

Я воздвиг, завершил этот памятник меди прочнее —
не тягаться с такой высотой пирамидам царей;
и ни гибельный ливень, ни ярость потуг Аквилона
не способны его ниспровергнуть, ниже несочтенных

долгих лет череда и стремительный времени бег.
Так, не весь я умру, ибо частью себя наибольшей
избегу Либитины: вновь будет посмертному мне
воздаваться нетленная слава, доколь в Капитолий

по ступеням восходит понтифик с безмолвною девой.
Знаю, скажут и там, где неистовый Авфид бурлит,
где и некогда Давн, скудный водами, властвовал грубо
над селян племенами, что ныне взросли из низов —

первым я был, который сумел эолийские слоги
перепеть на тугой италийский манер. Будь горда же
вдохновенья трудами во славу твою, и дельфийским
мне заслуженным лавром главу, Мельпомена, венчай.


II. Dirui monumentum…

Голоса дочерей Мнемозины
всё глаже и глуше, и в нашей глуши
мы и годы считаем на зимы,
ведь где наши лета — поди, поищи.
Снег летит лепестками акаций,
и, укутанный белым плащом,
с пьедестала склонился Гораций.
Не взыщи, я не стану стреляться,
полно, Муза, не надо оваций!
Не подглядывай через плечо.

Всё смешалось, как в некоем доме,
где призрак развода и полный разброд.
Наши речи уже не о том, и
смысл темен. Да кто же теперь разберет?
Только долгое гулкое эхо
анфиладой крещенских зеркал
на бегу вторит дробному смеху.
Но ни смех, ни успех не помеха:
снег заносит античную веху —
стелу, столб, обелиск, пьедестал,

ибо памятник равен забвенью,
сиречь немоте очарованных лет.
Ветер лепит двукрылые тени
безглавых побед, и спасения нет.
Так щедра милость к падшим и павшим
хлороформом больничного сна,
и едва ли расслышишь свистящий
зов Камены, граничащий с фальшью:
"Мальчик, дальше!" А что же там, дальше?
Тишина. Тишина. Тишина...


III.

Когда я умру (а это, как известно, произойдёт
двадцатого сентября две тыщи аж двадцать шестого года)
никто из знакомых мне уже не поверит. Скажут: «Ну, вот!
Опять он вздумал дурить, бейцы крутить народу!»
Уродлив и груб, как горб, я улягусь в фанерный гроб,
поджабив губу, раскатанную было широко,
и дальше — почти тишина. Скоропортящаяся скорбь
ничего не добавит к репутации псевдопророка.

А учёные-медики едко заметят: «Человек умирает весь,
по себе оставляя помимо скарба и анекдотов
не блажную весть о занебесном невесть, а всего лишь взвесь
липких аминокислот и прочих ошмёток плоти.»
Возражу, распадаясь на прах и тяжёлый дух,
на косматый атом, на кучку лысых нейтрино —
где-то там всё коптит небеса да честит меня вслух
моя бывшая — факт! — и стервознейшея половина.

Как и все остальные, в подавляющем вздох большинстве,
я был истинным ангелом где-то в далёком детстве,
но нимало не преуспел, как, впрочем, и те же все,
с кем водил знакомство и разделял соседство.
Сколько помню себя, изо всех предпочитал скульптур
бюсты — особенно женские, тёплые и живые,
и, ладонью привычно сминая ночной гипюр,
забывал, что слова сквозь пальцы просыпаются, как впервые…

Пусть себе ухмыляется слабый в кавычках пол,
предвкушая всю сладость невысказанного вопроса:
«Хрен ему памятник. Крест, а лучше — осиновый кол,
как валашскому накося-выкуси кровососу!»
Бронзу спёрли и продали. Даже успели пропить.
На расколотом мраморе… Нет, кирпиче… Или просто на грязи
проступает — не надо, герр Гротефенд! — клинопись вязью
воробьиных следов. Эпитафия. Что ж, так и быть,

в комоде я выберу свежие крылышки, открою окно и полечу на свет,
на тот, где в полдень жужжит лиловая алиллуйя,
где тоже ни денег, ни времени, а уж если и Бога нет —
Боже, скажу, зачем это всё? Боже, какого хуя…


IV. Horati Flacci ut mei esto memor.

Судьбу листая времени назло,
остановись на миг: куда как круто —
по юности служил в войсках у Брута,
но обошлось, простили. Повезло.

Затем — карьера скромная писца
в раскраденном имперском казначействе,
что оставляла время для бездействий,
точней — для сочинительств. Он и сам

никак не ожидал, что черновик
на обороте векселя к оплате,
внезапно подвернётся Меценату.
А тот прочёл. Заметил. Сразу вник.

Талант открылся, густ и плодовит;
и, становясь великим понемногу,
он мерно торил верную дорогу,
заматерел в поту словесных битв.

Его — что толку! — помнят, но, увы,
всё путается, римляне и греки,
латынь мы знаем только из аптеки,
а греческий… Оставьте! Глас молвы,

озвучивая давешний рецепт,
где в славе много лавра — мало мяса,
приобретает явственный акцент
пристрастного к вальяжности миддль-класса.

И длится вечность. И ему пора
дань отдавать непрошенной удаче
на дареной поклонницами даче,
покряхтывая в нужнике с утра:

«Погодка собирается ништяк».
Так, сознавая суетность момента,
он exegi кропает monumentum…
Ай да Гораций! Ай да сукин Флакк!


V. Fuga temporum.

Exegi monumentum, памятник, память, бляха-
муха, aere perennius, горсткой немого праха,
regalique situ детсадовской пирамидки,
Спасской — без Спаса — башни, ажно берут завидки…

Так ругаются чохом: non omnis moriar, ибо
плоть ли, душа ли — по хрен, pars mei, о калибре
коей и спорить тщетно; блажь, вековая прихоть —
смело сбежит от смерти сквозь аварийный выход.

Девка с монахом вкупе смоются и подавно
к берегам недоступным Авфида или Давна;
даун, вовсе не наши, что тебе эти воды!
Милость к каким, дрён, падшим? Вольности перевода…

Лира, нерв, балалайка, дудочка-волосянка,
кто там лабал — не важно. Матерных слов морзянка
будет подшита к делу в вечном казённом доме.
Что я писал — не помню. Эй, Melpomene, comam!

1994-2007
Дмитрий Гагуа

Я уже писал где-то, что у Корнея Чуковского был
ОГРОМНЫЙ ДАР ПРЕДВИДЕНИЯ.
Если в "Тараканище" начать:"Ехали ЕВРЕИ ...", а вместо персонажа
"Воробей" поставить "Дядя Сэм", ну а "Тараканище" - понятно ЧТО,
то получится ужасный стих о развитии событий на Ближнем Востоке...


Много чёрной икры - не полезно. Стошнит.

Summa autumni



I.
Звонкая синяя осень.
Полдень. Шкворчащий запах
жаренного на темном
оливковом масле тунца.
Коты воровато прячут
усмешки в коротких лапах,
потягиваясь и пружиня
нежатся у крыльца -

голые камни теплей
и глаже коленей женщин.
Ближе к вечеру тени
туги, как хороший чулок,
да трава, выгорая,
белеет себе из трещин
между камней, сведенных
наподобие ног.

II.
Мы беременны осенью:
криками чаек, боем
часов на башне, глядящей
циклопом в морскую даль.
Ставни скрипят на ветру,
раскладываются вдвое;
звуки слипаются, словно
лабух жмет на педаль.

Это песнь плода: тычинки,
пыльники, пестик, завязь
или, сколько угодно,
влажные ложесна.
Араб из фруктовой лавки
томно переплавляясь
в лиловую камасутру,
брызжет каплями на

волосяную подстилку.
Гулкое медное блюдо
отражает соленый
левантийский мираж:
оседлав рыжим местом
траченных молью верблюдов,
обнаженные леди
Годивы едут на пляж.

III.
Средиземное море,
лежбище сонной плоти -
чресла, лядвеи, перси
вповалку, почти внахлест, -
соревнуется с полем
битвы варваров против
римских копий Праксителя.
Свой классический рост

обрезая по бедра
острой пеной прибоя,
белотелая нимфа
изгибается в стон.
То - поднырнувший метко
вытянутою губою
в несверленую раковину
жадно свищет Тритон.
Дмитрий Гагуа

Машенька



Опустила ресницы —
только ветер вослед
пролистает столицы,
как страницы газет,
и уже не забыться,
сон плеснув через край.
Это к императрице
нас уносит трамвай.

Что бежать от погони
через третью страну?
Здесь, в вечернем вагоне
ты подсела к окну
и, прижавшись устало
к темноте за стеклом,
все беззвучно шептала
девяностый псалом.

Поддаваясь движенью,
вспышки встречных реклам
с лета рвут отраженье
в клочья, напополам.
Там, в огнях "Кока-колы",
как в пролитой крови,
проступает Николы
темный лик визави.

Алым паром клубится
звук архангельских труб.
Пусть попутчик косится
на движения губ,
соглядатай ли, просто ль...
Да, видать, неспроста
под шинелью внаброску
два солдатских креста.

На часах твоих — полночь,
но на этом пути
та крылатая помощь
запоздает спасти,
и ни пеней, ни песен —
взмах беспомощный слов.
Милый мальчик так весел,
милый мальчик, он мертв.

Так далекие крики
мчатся прочь, под откос,
лишь грохочет по стыкам
ямб двустопный колес,
лишь пространство лютует.
И сама не поймешь:
то ли плачешь втихую,
то ли в голос поешь,

бунт кляня, бунту вторя.
А трамвайный вагон,
проезжая над взморьем,
набирает разгон,
поднимается в воздух.
И мерцают во мгле
треугольником звезды
на плечах и челе.
Дмитрий Гагуа

Натюрморт. Зима.



Они пошли, как видно, спать,
оставив на столе тетрадь
стихов покойного поэта,
бутыль, подсвечник, шаль и снедь.
Как пыль, ложится лунный свет
на драпировку и предметы:

на пепельницу, на засов,
на маятник стенных часов,
на перстень с камнем в три карата,
на фрукты, на песочный торт.
И вот картина - натюрморт.
Хозяева давно в кровати,

без малого три сотни лет.
Мой взгляд с предмета на предмет
по узловатой паутине
переползает муравьем.
Вдруг натыкаюсь на проем
окна за ветхой парусиной

и вижу небо. Пустоту.
Точней - пространство, в высоту
помноженное на пространство.
Внизу, заснежен и шершав,
голландский камерный ландшафт -
итог неторопливых странствий.

В зрачках - бесовская зима,
в пустых домах - покой и тьма,
лишь пара свечек в изголовьи
чадят всю ночь. И нет тепла,
когда б не души, хоть тела
согреть придуманной любовью.

А там, в зияющий пролом
ночная птица бьет крылом.
Стою спиной к окну, в котором
видны распятья ветряков
да злая пляска мертвяков
на площади перед собором.

И лунный свет, бесстрастный свет
легко размазывает смерть
по лицам. Но какой же гонор
у оживающих вещей!
Они набухли, и уже,
как кожу, сбрасывают контур.

Бутыль становится пятном,
шаль извивается в одном
углу, в другом, утратив облик,
подсвечник обретает плоть.
А тот мясистый, сочный плод
рассыпался на тень и отблик.

И в наступившей тишине
часы, растекшись по стене,
лениво сплевывают время
в заплесневелый полуштоф.
За дверью - щелканье шагов
дозора Рембрандта ван Рейна.

Эй, кто там! Никого. Зима.
Покой и тьма кругом. Земля,
покачиваясь на орбите,
никак не соберется вспять
мотать витки. Да, люди спят,
но вещи продолжают битвы

с реальностью. Слова стихов
перемещаются со строк
в иные строки так, что утром
откроется двоякий смысл.
А следом обнаружишь вдрызг
разбитой кухонную утварь.
Дмитрий Гагуа

Памяти А.М.


In God we trust
Надпись на долларе


I.

Всю ночь - зима, всю зиму - ночь,
и нет пределов, нет границ,
хоть воспаряй, хоть падай ниц,
молчи или пророчь.
Когда бы вновь спешить волхвам
по выбоинам в мостовой,
но нет звезды и город твой
не Вифлеем - Бедлам.

И хохот разрывает рот,
и черным гноем каплет кровь,
и ветер стонет, как Иов,
всю зиму напролет.
Так вьется карнавал зимы,
звенит над вымерзшей землей.
Ах, Боже мой, хороший мой,
утешь и вразуми!

Не то беда что Ты велик,
а я по-своему упрям:
уже не жертвенник, не храм -
свечу Тебе воздвиг.
В тяжелом пламени свечи
не горний свет иных миров:
горит земля, вскипает кровь,
раскалены мечи.

Но если ведать, что творим,
как выбрать меж добром и злом?
Господь, укрой меня крылом
серебряным Своим!
Пусть там пророчествует тень
о том, что завтра быть суду,
я здесь вкруг пламени сведу
ладони вместо стен.
И вечно стынущим ветрам
класть на уста зимы печать,
и храм пылает, как свеча.
Свеча стоит, как храм.

II.


...голоса тех богов, что верят в тебя.
БГ


Наливай-ка в граненый стакан вина,
оботри рукавом свой разбитый рот.
Слышишь, чижик, опять за окном - война,
или это - весна, и пора вперед
прорывать за небо, сквозь синь и твердь.
Далеко ли лететь? Далеко, щегол.
Было б силы посметь - ледяная смерть,
отодрав от земли, зашвырнет в Шеол.

Но здесь, вне смерти и жизни вне,
меж кирпичных стен и лазури меж,
слышишь, чижик, мы здесь с тобой, как во сне,
замерзаем по пьяни в снегах надежд.
О, если бы ведать, кого спасу!
Но разжимаю кулак - а ладонь пуста.
Заратустра мычит, ковыряя в носу
гвоздиком от креста.

Наш глобус некругл, и уже вчера
земля перестала притягивать нас.
И уж если кричать, то кричи "Ура!"
In God we trust. Я - пас.
Генерал Вашингтон скомандовал "Пли!" -
что было, то было, осталась зола.
И бубновым тузом по спине легли
перебитые два крыла.

Слышишь, чижик-хранитель, который-то век?
Череда столетий прочней, чем сталь.
Ничего не помню. На веках снег,
под такой метелью уже не встать,
только ветер натужно свистит: "Айда!",
но сквозь сон понимаешь, что это - ложь,
потому что смерть - это там, куда
никого с собой не зовешь.

III.

Перелетные птахи,
пилигримы счастливой эпохи,
посланцы далеких, горячих земель.
(Облака - парусами, и ветер попутный - на север)
что торопитесь вы, повторяя канву одиссеи,
по бескрайнему небу в холодный, промозглый апрель?

Вот уже проступает из слякоти город, где мы -
толкователи снов, демиурги, адепты, пророки -
затерявшись, забывшись до вешнего вышнего срока,
холодны и бездарны, как черное солнце зимы.

Не томление духа, но просто - такая страна;
край величественных эпитафий и скудных эпистол.
Распахни же окно! Это слово к виску, словно выстрел,
словно грай воронья, вороненое слово "весна".

Перелетные птицы, небес самотканый покров
вы несете на кончиках крыльев - смиренно и вольно.
Но щебечут взахлеб воробьиные вечные войны
над густой византийской мозаикой пыльных дворов,

И опять раздается унылое пенье Камен,
и рокочет струна под костлявой рукой Кифареда,
и гремит за стеной злое эхо никчемной победы,
и осталось лишь слово. И нету иного взамен.

И ложится то слово тебе - златоуст, эпигон -
под распухший от водки язык, как медяк для Харона.
Разучи же летейскую песнь на гортанном жаргоне,
на хвастливом картавом арго зажиревших ворон!

Припаду ли устами к студеной струе забытья?
Видит Бог, мы не мертвых своих, но себя отпеваем.
Так звонят - вдалеке, за рекой - пролетая трамваи,
так спешат, чтоб вернуться к апрелю, в чужие края...

IV.

Вероятно, весна. Но об этом - потом,
ибо вслед за безумно орущим котом
мчится прочь искушенье едой и постом
по оттаявшим крышам апреля.
И оракул молчит, перебрав коньяку,
и кукушка размазана по потолку,
и в ответ на ее часовое "ку-ку" -
соловьев милицейские трели.

Впору пересчитать, протирая глаза,
аккуратности ради, кто против, кто за.
Из-за дальних морей накатила шиза,
как слеза треугольной огранки.
Так, чем выше полет, тем заманчивей пасть
в белоснежные сны, в распростертую пасть.
Тяжко жить среди гениев, знающих власть
над сердцами агентов охранки.

Не страшась ни чумы, ни тюрьмы, ни сумы,
заклинатели слов, мировые умы,
сомневаясь во всем по примеру Фомы,
огневые спрягают глаголы.
Да и сам-то я ныне - лишь эхо в горсти,
дуновение ветра, и Бог мне прости,
что в отверстые раны влагаю персты
да мурлычу под нос баркаролу.

Пусть звенит партитура по строчке луча,
что натянут сквозь дырку в замке без ключа;
смена года времен у Петра Ильича -
это, все-таки, цель, а не средство!
И уже, как в насмешку над вышним судом,
не дано различить, где твой дом, где Содом...
Так беги ж за безумно орущим котом
по извилистым улочкам детства.
Дмитрий Гагуа

Романс-граффити.



За ситцем кухонных штор —
прозрачный кукольный мир:
кусочек неба и двор,
где нарисованы мы,
где нарисован наш дом
сквозь дымку сна голубым
осенним глянцевым днём
за целый миг до любви.

Она, возможно, права
и даже больше того,
но это только слова.
Всё было очень давно:
почти бессмысленный спор
почти в начале зимы,
почти всамделишный двор,
где нарисованы мы.

За ситцем кухонных штор —
всё тот же реденький дождь,
всё тот же маленький двор,
всё та же детская ложь;
как неотвязная блажь —
всё та же тень на стене
и полустёртый пейзаж,
в котором нас уже нет.

Она, конечно, права;
она умеет уметь.
Ей не с руки горевать,
мне не с руки поумнеть…
И, как копейка взаймы,
тот затяжной разговор,
прозрачный кукольный мир,
кусочек неба и двор.
Дмитрий Гагуа

Вопросс сначала к Львовичу,-а кто такой ентот Гагуа и под что его читать если не идёт,может под пиво?
Какой у тебя интересс посредственными стехами марать интернет-пространство? Я бы ещё понял если-бы это были твои.
Теперь вопросс к форумчанам,-а читает ли кто Гагуа?
Маман,я бы сделал опросс, ежели не,так пускай здравствует вместе с Львовичем,но тока без нас!

А давай я сделаю опрос читает ли кто-нибудь твои стихи. А ещё кто считает их гениальными. Если Львовичу нравятся стихи Гагуа, то у нас для них места хватит, раз уж я твои терплю.

Вопросс поставлен не правильно!
Если-бы Гагуа был форумчанином и печатал свои стехи..., то я только За! Но...,
Когда некий форумчанин,которому медведь на рифму наступил закекивает ПиП-пространство,возникает вопросс,-а с какой целью?
Может,не уверен конечно,потом ентот форумчанин потом лохам клич кинет,-бегите на Тахану -Мерказит,тама его сборник продаётся!
Чем не реклама?,но с согласия Мамочки посмотрим.
Маман,а ты случаем не бывала на Т-М в Т-А?
Тама произведения маньячных поэтов по шекелю за стопку продают, селёдку заворачивать,а ведь чтоб напечататься потратили гораздо больше, не так ли? Поэтому и возникает мысль что Лёва кого-то безнадёжно спасти хочет.
А опросс давай,только правильно поставь вопросс,типа,-кого бы вы предпочли читать,форумчанина Пала или тиражируемого кем-то Гагуа?

Хто такие? Чо пишут?

Да про Stara всё,про кого ещё?

Я сто раз уже писала, что форум литературный и любая реклама литературных произведений понравившихся форумчанам допустима. Он же не вышеупомянутую селёдку рекламирует, а знакомит нас с тем, что считает интересным. Совпадают его вкусы с нашими или нет не важно, на вкус и на цвет.. Тут же читать все посты вынуждена только я, остальных никто не принуждает.

Ну не селёдку,так бумажный материал
Твёрдый и сухой для тех кто так отстал
От лопуха, ведь у кого дорога,
Да,жёсткая, не для меня
И тех кто уж пОнял,-
Что задница это наша недотрога!

Надо же, с таким хобби - и в здравом рассудке до сих пор...

Стараниями Пала, ей богу, скоро двинусь.

Вспоминается история о том, как с Узбекистана в провинцию переехала РУССКАЯ семья. Они сделали из своего огорода поливной сад с тремя урожаями в год. Купили камаз щебенки и засыпали ямы на дороге. Ночью пьяный сосед-тракторист ВОССТАНОВИЛ все ямы. А шланги, с помощью которых поливался огород, порубили топором! Нечего тут заводить хозяйство нам в укор! Жили в говне - и вы жить будете. (c)
из коментариев к статье
http://grani.ru/Politics/Russia/Regions/m.134563.html

Что, pal, тяжеловато по человечески говорить?!...

_________________
Дорога в Ад выстлана благими намерениями.(c)

Панорама дождя.


Хлопнув легко по плечу — эй, привет, мне пора! — и пошёл, побежал —
Елизаветинский дождь, как заезжий, почти итальянский гравёр,
заштриховал сей унылый пейзаж, в котором случайные люди
сплошь анонимны, безлики, зане голоса их осипли,
жесты манерны, движенья ходульны, и с нашим талантом,
в общем и целом, рассчитывай только на мелкие роли
заднего плана без слов, в лучшем случае — разве что крикнуть
«Кушать, мол, подано!»; дождь растянулся на лиги и мили
конной процессией, пышным посольством, возможно, испанским,
или, положим, с Московии, впрочем — не важно, поскольку
дождь, повторяю, идёт и идёт, заполняя под самый
край небеса, разжижая безвременье пресной водицей,
хляби разверзлись, и нет ни просвета, лишь шёпот дождя…

Солнце чуть брезжит рыбьим пятном по сырой мешковине,
даль — силуэты и контуры — всё близоруко расплылось,
где-то на карте Меркатора, как пузыри вдоль по лужам,
сгинула в нетях флотилия из неотправленных писем;
видишь — последний кораблик с размытым чернильным
росчерком — видимо, женским — крутится в водовороте,
с бодреньким «Божехраникоролевуифренсисадрейка!»
плавно ложится на борт, и уходит ко дну, и аминь.

Елизаветинский дождь в пяти классических актах
строг и торжественен, сир и юродив, а значит — блажен,
сыпется бисером чёток, бессмысленной скороговоркой,
плещет в гортани, умея пока что ещё различать «you» и «thou»,
этим и разнясь с дождём, скажем, Викторианской эпохи.

Пальцы немые заломлены криво в каком-то мычащем
слоге, раскисшая глина налипла пластом на колёса,
шествие длится, ближе, ещё, и сомнений уж нет — московиты
в диких мехах, в шутовских одеяниях, варвары, словом,
где же? А вот он и я — пристроившись из любопытства
в хвост разномастной такой веренице, машу Вам, milady, рукой.
Это — гравюра; наш век, на изящное падок,
любит причастным быть вечности, но рисовать не обучен —
лиц не узнать, да и что эти, в сущности, лица
смогут поведать пристрастному глазу подростка
лет через триста-четыреста… Праздная скука!
Кто-то — всё я же, конечно — листаю тут, в библиотеке,
толстые хроник тома, пока там смывает в канаву
пыльное детство моё Елизаветинский дождь.
Дмитрий Гагуа

Это что-же за гусская самья с Узбекистана пгиехала по тги угожая сабигать на твогческой ниве,а?
------------------------------------------------
Принимал три в одной он Омегу,
Так хотел он мозги удобрить!
Толку, как с прошлогоднего снЕгу,
Так не смог даже строчки сложить!

"Панорама дождя" мне понравилось...

Мало, что Oн - совок не втыкающий в ассоциации... Он ещё и ксенофоб... и это на лит.форуме.. и безнаказанно?

_________________
Дорога в Ад выстлана благими намерениями.(c)

Та-а-к много навешали на одного поэта-нигилиста?
Ну-ну-ну!
Нигилисту всё едино какого типа чурбан перед ним,один хер дрова!

Не стоит путать нигилизм и вандализм. Гопник ты, а не поэт..

_________________
Дорога в Ад выстлана благими намерениями.(c)

Опять не угадал,гопник,он же экспроприатор,в интеллектуальной собственности плагиатор,-это не ко мне!
Исключительно своею собственностью распоряжаюсь.
Бай,чурбан!

Андрюш, он не со зла, так провоцирует, чтоб Пип не скучал.

Андрюша! Не со зла.
Теперь зная ваши положительные стороны,не скажу откуда,готов даже помириться!
Да,при условии что Вы уберёте с лексикона обращения в среднем роде. Так тока на заре деторождения говорили о плоде не зная его пол,-типа,Оно уже шевелится! Ну,а сейчас,в век компьютеров и УЗИ...,ну чесслово!
А клавиша,как я записал,ну по-легче немного и у меня западает.
Так что,-пгивет!

Это сын ПиПа. Как сын полка. Пал Пипыч. Он тут у нас культуры набирается, рифмы учит, слова разные...Этимологию слова плешня разбирали недавно. Короче, атмосферу оживляет. Ты, Андре, лутьше яво стехами, стехами... и ему польза и народу привычнее.
ПыСы Прочитал надысь Пелевина, "Шлем ужаса" - прикольно...

Правильно, Star! Пал Пипыч Пощёкин! Как же без фамилии,а Пощёкин потому,как выходец из Пощёчины и до сих пор там печатаюсь и имею страницу.
А вот ты,согласно логике, можешь носить фамилию Защёкин!
Нет,не подумай ничё плохого,просто по анологии, вне Пощёчины...,ну не имеющий страницу на Пощёчине. Лады,-Защёкин?
---------------------------------------------------
А вот Андре ты правильную идейку подал!
Условия прежние,-пять ключевых слов,и через двацать минут,чтоб не было времени плагиатить в инете,заданную стихотворную форму!
Ну как,Андре,согласен?

Ладно, живи...

_________________
Дорога в Ад выстлана благими намерениями.(c)

Пал Пипыч Пощёкин!

План лучше не по валу выполнять.
А по качеству.

_________________
the owls are not what they seem

Ну так я и знал...,боятся маститые!
И это при том,заметь-те,что я отдаю себе отчёт что итоги или опросс,будет явно не на моей стороне,так как от маститых трудно ожидать объективной оценки.
Защитная реакция!

Вот...
viewtopic.php?p=1812869&sid=6d0b6981962c6a3bb8e82266b2c3fafe#1812869
Одного,не ровня вам,маститого,не знаю пошатнул или нет,но сомнения вкрались!

http://www.rockgeroy.ru/view/groups/2497.html

сюда ходи, плагиат ищи... я не обижусь...

_________________
Дорога в Ад выстлана благими намерениями.(c)

Так,ничё,но...,
Драйва нет! Без драйва и стих и музыка как декорация,одним словом,ничё!

Пороли, тя, сучонка, мало.. А надо было лозанов по филейным частям... Шоб не дрыгалси. Цыц, шкет!

Стормозните малёхо, разругались тут.

Staro, staro, совсем не нОво,
В инете воздух сотрясать!
Играем мы тут в подкидного,
Тебе же это,- не понЯть!

Когда нет масти,козырь ложат!
Ужели нету козырей?
Унылы мысли тебя гложат,
Ну так бери, тусуй скорей!

И вот в стихах,-не додаёшь!
Как в картах,-нет козырной масти!
Тогда все рифмы х..м бьёшь,
Пускаешься во все напАсти!

Ох и тяжко с тобой, Палыч

Це ж цытаты... Пипыч, жги. Упорными тренировками и зайцы добиваются успеха в игре на барабане. Переходим к следующей стадии.. Акростих. Задание - "графоман"

Лехко...

Глядел я раньше в стакан,
Расплата быстро пришла,-
АткАта нету в карман,
Фрося к другому ушла!
Один,остался и гОл...,
Мозг затянул мой, туман!
А жизни главный прикол,
На ПиПе я стал графоман!
-----------------------------------
А теперь тебе задание как Мишке,научиться ездить по манежику на ВЕЛОСИПЕДе.

наглая ложь.

терпят его в пощёчине, не более, терпят, и по ходу просят там не находится и свои проиведения не писать.

а вы, батюшка, лжец, оказывается.